А на эскадре произошел недавно такой случай: была продана французам канонерная лодка «Грозный».[262] Русским было поручено отвести ее в Ферривиль.[263] Тогда два мичмана из чувства патриотизма (или просто по глупости) по дороге, даже не выходя из озера, в канале открыли какой-то люк и потопили ее. Правда, она только кормой села на мель, а нос торчал над водой, но «подвиг» был совершен. Для того чтобы вытащить, понадобилось тысяч пятьдесят, и это будет вычтено из русских денег. Оба мичмана преданы суду. А сегодня был приказ Беренса, что, мол, патриотизм вовсе не в том заключается, чтобы проданные корабли топить. Должно быть, эти господа эскадренные из такого же патриотизма, когда продавали «Добычу», испортили в ней машины и содрали все, что только возможно, вплоть до зеркал, умывальников и даже бархата на обивке![264]
8 марта 1923. Четверг
Вчера только 8 человек подали докладные записки об увольнении. Им было отказано, сегодня подала вся рота. Сегодня же инспектор И. В. Кольнер доложил адмиралу об этой истории. Адмирал впервые об этом узнал. Сказал, что действовать надо тонко и осторожно, и надо много подумать. Папа-Коля боится, что адмиралу все это надоест и он действительно исключит их всех. А Завалишин предлагает исключить из каждого взвода по первому ученику.
Обидно, что перед самым концом разыгралась такая штука. Не то плохо, что они не окончат Корпуса, но это закроет доступ в университет. А что им делать? Судьба их будет не из завидных.
11 марта 1923. Воскресенье. Около 12 ночи
Сегодняшний вечер стоит недели упорного труда. Чем он был хорош — трудно сказать. Весело было, вот и все. Были кадеты. За большим столом играли в винт, а мы за маленьким тоже — в карты. Были: Шмельц, Крюковской. Потом зашли от Насоновых Новиков (4 рота) и Овчаров. Пришли, кажется, узнать время и застряли. Очень много смеялись, все дурили, и было весело. У меня было (да, пожалуй, и сейчас еще не прошло) какое-то странное, бодрое настроение, хотелось завтра встать с побудкой, заниматься, работать! Добродетельные мечты!
Вчера получила от Лели письмо. Сообщает, между прочим, известие, что Таня собиралась выйти замуж за Толю Мохова, но потом раздумала. Не знаю даже, как к этому отнестись. Глупо, конечно, что же еще скажешь. Хочется даже написать ей, но если она мне не отвечает, значит, у нее есть для этого основание.
Сегодня письмо Леле уже готово, завтра будет отослано. Вчера же получили письмо от Ивановых из Ростова и даже карточку девочек: Гали, моей крестницы, и Лели. Гале теперь уже 6 лет, а Лели при мне еще не было на свете. Обе очень хорошенькие, особенно Галя, но только она очень грустная.
12 марта 1923. Понедельник
Что-то грустно. Может быть, оттого, что насморк ужасный, прямо ни лечь, ни сесть. Готова перенести снова какой угодно бронхит, только бы избавиться от такого насморка.
Письмо сегодня уже опущено в ящик в столовом бараке. Завтра, когда Леммлейн поедет за почтой, оно тронется в город. Там полежит в Contrôle Civil и когда-то еще отправится в Европу. Видела Лисневского, через окно, конечно, едет себе с баками,[265] как ни в чем не бывало. Мне бы хотелось, чтобы Мамочка ему голланку[266] сшила (сейчас шьются 4-ой роте голланки к выпуску). Мне жаль, что он скоро кончает, так я и не успею с ним познакомиться. Не знаю, как это сделать. Мне еще очень неприятно, что я не могу его себе представить; представляю отдельные черты лица, а вместе не могу.
21 марта 1923. Среда
В прошлую среду я опять слегла и встала только в воскресенье. У меня обострился бронхит, да и сейчас еще не прошел. Ужасно скверное, нервное состояние, словно все ждешь чего-то тревожного. Как-то ничем не могу заняться и ни на какой мысли остановиться. Что-то хочется, а чего — не пойму.
Из внешних событий кое-что произошло за это время: неделю тому назад на форту выстрелил в себя Майданович. Стрелял в сердце, а попал мимо. Рана не опасная. Причина самоубийства неизвестная. Говорят, что стрелялся из-за 4-ой роты. Это, по-видимому, надо понимать так, что в 4-ой роте большая наклонность к штатскому, мало военного духа. Когда кадеты 4-ой роты подбежали к нему, чтобы помочь ему, он крикнул: «Прочь! Я не желаю иметь с вами дело!» — и что-то в этом роде. Он оставил какую-то надпись на стене в своей комнате; когда Калинович прибежал на выстрел, он первым делом стер эту надпись. Сейчас Майданович поправляется, но будто бы сказал, что если несколько человек 4-ой роты не будут исключены, то он еще раз застрелится. На кадет его самоубийство, кажется, произвело мало впечатления. Все они говорят только, что он «странный человек» и ужасно падок на всякие наказания. Его не любят.
После этого командиру 4-ой роты Брискорну (отчаянный солдафон!) пришлось наконец уйти в отставку. Он страшно зол на всех и на роту. Когда раз он проходил мимо роты и дежурный скомандовал: «Смирно!», он сказал ему: «Можете не командовать смирно, когда я прохожу: все равно я не желаю здороваться с четвертой ротой». Это страшно возмутило всех, а кадеты совсем потеряли голову. Но что нелепее всего, Завалишин предполагает оставить Майдановича на месте, в 4-ой роте! Да, по-видимому, это так и будет. Ротным пока в четвертой роте Круглик-Ощевский, командир 5-ой роты. К ним он страшно придирается и никому спуску не дает. Те только ахают и ждут не дождутся, когда к ним назначат настоящего командира.
Имшенецкий уехал в Безансон. Сфаят облегченно вздохнул. И странно: ругали его все, а как собрался уезжать, жалко стало. Все-таки преподаватель он хороший, настоящий. Кадеты только и мечтали, как бы избавиться от «очконоса»; а как уехал, так сами признаются, как много он для них сделал, и заменить его никто не сможет. Когда уже его ждал извозчик, он в последний раз забежал к нам проститься. Весь в слезах, прямо рыдает. «Вы ко мне, — говорит, — лучше всех относились, спасибо вам, спасибо. Дурак я» и т. д. Мне даже его жалко стало. А все-таки хорошо, что он уехал. Противный человек.
В воскресенье ко мне пришли кадеты — Мима Крюковской, Коля Овчаров, Сережа Шмельц. Все они без отпуска и потому на вопрос, до которого часа отпущены — ответили: «бессрочно». Мы играли в карты, очень дурили. Около Мимы лежали часы. Не знаю уже, каким образом он на них смотрел, но когда он объявил 10 часов — было ровно 12. Когда Мамочка раскрыла эту ошибку, они страшно испугались, замолчали и быстро-быстро стали собираться. В 12 часов запирают ворота форта, и им придется перелезать через забор и уж, не дай Бог, кому попасться на глаза. Но, конечно, они проскользнули удачно. Только Сереже что-то не повезло, сегодня он пришел к Мамочке на примерку с Тимой Маджугинским (он в роте старшим дежурным), вероятно, тот его конвоировал, хотя он этого и не говорил, к тому же Сережа был без воротника, а это значит, что он под арестом. За какие добродетели попал — не знаю. Говорит: «за дела». Его отделенный, мичман Макухин, к нему страшно придирается — это вся 5-я рота говорит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});